Как учительницу, ставившую «двойки» сыну Сталина, вызвали в Кремль. Чем для нее это закончилось

В приёмной директора московской школы на Арбате стоял такая тишина, что даже мухи боялись жужжать.

аппарат поблескивал черным бакелитом, а секретарша нервно перебирала бумаги, время от времени косясь на закрытую дверь кабинета директора.

А за этой дверью разворачивалась настоящая драма. Дело в том, что кто-то осмелился поставить двойку сыну самого Сталина.

И этот кто-то сидел сейчас напротив разгневанного директора школы, спокойно поправляя воротничок блузки.

Учительница русского языка Лукашевич не подозревала, чем всё может закончиться. Она просто честно делала свою работу.

Золотая клетка на Арбате: как учили детей богов

Середина 1920-х. С трибун гремели речи о равенстве, а в учительских московских школ шёпотом передавали списки "особых" учеников. Дети, чьи фамилии нельзя было произносить вслух, но которые автоматически получали пятёрки за любое бормотание у доски.

25-я образцовая школа на Арбате стала настоящим заповедником для отпрысков партийной элиты. Здесь сидели за партами Светлана и Василий Сталины, Серго Берия, дети Микояна, Молотова, других небожителей. Учителя ходили на цыпочках, боясь лишний раз повысить голос на "юного господина", папаша которого одним телефонным звонком мог отправить любого в места не столь отдалённые.

— Мария Ивановна, а почему у Светочки по арифметике опять пятёрка? — осмеливался спросить молодой преподаватель. — Она же таблицу умножения не знает.

— Тише, — шипела завуч, оглядываясь по сторонам. — У неё особая программа. И индивидуальный подход.

Индивидуальный подход заключался в том, что детей номенклатуры оценивали по особой шкале: двойка превращалась в четвёрку, тройка в пятёрку, а пятёрка становилась чем-то вроде государственной награды.

Система работала безотказно.

В этой золотой клетке томился и Яков Джугашвили. Угрюмый, замкнутый подросток, которого отец презрительно называл "волчонком". В четырнадцать лет его привезли из Грузии, словно экзотический трофей. Мальчишка едва говорил по-русски, стеснялся своего акцента, но учителя услужливо ставили ему хорошие отметки.

Сталин это бесило. Он знал реальный уровень знаний сына и кипел от ярости, видя незаслуженные пятёрки в дневнике.

— Опять отлично по русскому? — рычал вождь, листая дневник. — За что? За то, что он "тишина" через "ы" пишет?

Но система была сильнее отдельных недовольств. Пока не появилась она.

Женщина, которая не читала сводки ОГПУ

Осенью 1925 года в 25-ю школу пришла новая учительница русского языка и литературы. Фамилия Лукашевич, имя-отчество затерялись в архивных провалах. Молодая, энергичная, с горящими глазами идеалистки, которая искренне верила: образование должно быть честным.

Первый урок в классе, где сидел сын Сталина, стал для неё особо интересным. Яков мямлил у доски, путая падежи и ударения, а одноклассники сочувственно вздыхали. Все знали, что сейчас прозвучит традиционное "хорошо, садись, четыре".

— Садись, — сказала Лукашевич. — Два.

Класс замер. Яков покраснел и опустил голову. А учительница невозмутимо открыла журнал и вывела в графе напротив фамилии "Джугашвили" жирную двойку.

Весть о произошедшем облетела школу быстрее пожарной тревоги. В учительской собралось пол-коллектива.

— Лукашевич, вы понимаете, что наделали? — завуч хватала воздух ртом, словно задыхающаяся рыба.

— Поставила заслуженную оценку, — спокойно ответила учительница. — А что тут такого?

Коллеги смотрели на неё как на камикадзе. Одни со страхом, другие с невольным восхищением. Потому что каждый в глубине души мечтал о том же самом — честно оценивать знания, не оглядываясь на фамилии.

— Да вы знаете, кто его отец? — прошипела учительница математики.

— Знаю. И что? Арифметика от этого не меняется. Два плюс два как было четыре, так и остаётся.

В первую неделю Лукашевич поставила Якову ещё три двойки. По русскому, по литературе, и за сочинение. Мальчишка усиленно занимался, краснел, старался, но пока тщетно. Пробелы, накопленные годами липового отличного учения, никуда не делись.

Директор школы метался по кабинету, как тигр в клетке. Каждый день он ожидал звонка оттуда. И дождался.

Дорога длиною в жизнь: от Арбата до Кремля

Звонок раздался в четверг, после обеда. Секретарша сообщила дрожащим голосом:

— Товарищ директор, вас к телефону. Из Кремля.

То, что услышал директор, превзошло его худшие опасения. Лукашевич вызывали к Сталину. Лично. И немедленно.

— Господи, — прошептал директор, кладя трубку. — Что я скажу её матери?

Потому что все знали: такие вызовы редко заканчиваются благополучно. Особенно если речь идёт о человеке, который посмел испортить настроение вождю. А двойки сыну определённо портили настроение.

Лукашевич встретила новость на удивление спокойно. Поправила причёску, надела лучшее платье и отправилась в путь, который мог стать последним. Коллеги провожали её взглядами, в которых смешались страх, сочувствие и тайная надежда: а вдруг?

Дорога в Кремль в те годы была дорогой в один конец. Машины ОГПУ увозили людей в неизвестность, а возвращались пустыми. Но Лукашевич ехала не в "чёрном воронке", а в обычном такси, что уже было хорошим знаком.

Спасские ворота поглотили маленькую фигурку в скромном пальто. Часовые щёлкнули каблуками, провожая очередную жертву системы. Или нет?

Сталин, которого никто не ждал

В кабинете пахло табаком. За массивным столом сидел человек среднего роста с усами и внимательными глазами. Тот самый, чьё имя заставляло дрожать полстраны.

— Садитесь, — буднично сказал Сталин, не поднимая взгляда от бумаг.

Лукашевич села, сложив руки на коленях. Ждала. Сердце стучало.

— Замечаю, что мой сын по русскому языку занимается не усердно, — наконец произнес вождь, поднимая на неё глаза. — Он рос в грузинской среде. Благодарю вас, вы требуете от сына прилежания.

Лукашевич моргнула. Это было последнее, что она ожидала услышать. Не угрозы, не требования ставить пятёрки, а благодарность.

— Я просто делаю свою работу, товарищ Сталин, — тихо ответила она.

— И делаете её честно. Это редкость в наше время.

Сталин взял лист бумаги, что-то быстро написал и протянул учительнице.

— Когда мой сын не будет знать урок, прошу позвонить мне. Вот мой прямой телефон.

Лукашевич взяла листок дрожащими пальцами. На нём красивым почерком были выведены цифры — личный номер самого могущественного человека страны.

— Понимаете, — продолжал Сталин, — я не хочу, чтобы Яков вырос неучем. Пусть знает, что в жизни всё нужно заслуживать.

Встреча длилась не больше десяти минут. Но эти десять минут перевернули представления учительницы о том, каким может быть человек у власти. Оказалось, иногда даже тираны способны ценить честность.

Возвращение в школу стало триумфом. Коллеги облепили Лукашевич, засыпав вопросами. Но она только улыбалась и молчала. А в сумочке лежал листок с телефонным номером, самый дорогой подарок, который она когда-либо получала.

История с продолжением

Воспользовалась ли Лукашевич правом звонить Сталину? Архивы молчат. Скорее всего, нет, она была слишком деликатна, чтобы беспокоить вождя по пустякам. А Яков под её строгим, но справедливым руководством действительно подтянул русский язык.

В 1937 году началась кампания против "образцовых школ". Педагогов обвиняли в "коррупции", завышенных оценках, отрыве от народа. 25-я школа потеряла свой статус, многие учителя исчезли в жерновах репрессий.

О дальнейшей судьбе Лукашевич ничего не известно. Возможно, она стала одной из тысяч безымянных жертв той эпохи. А возможно, память о встрече со Сталиным стала её охранной грамотой.

Вот такая история, когда одна учительница осмелилась быть честной. И получила за это не наказание, а благодарность.

Сегодня, когда мы спорим о том, должны ли учителя ставить двойки детям влиятельных родителей, стоит вспомнить скромную женщину с фамилией Лукашевич. Она доказала, что принципиальность иногда находит отклик даже там, где её меньше всего ожидаешь.

А что бы сделали вы на месте этой учительницы — поставили бы честную двойку или промолчали, как все остальные?